Мемуары уроженца Томска Виктора Ивановича Гальчука (см. на снимке) в редакцию принесла жительница нашего города Галина Григорьевна Рыбина. 10 пожелтевших самодельных брошюр, каждая по 30-40 страниц убористого машинописного текста с картами и даже рисунками. Воспоминания о Великой Отечественной и советско-японской войнах, участником которых был В.М. Гальчук. Период с 1941-го по 1946 год. Виктор Иванович пытался опубликовать их в середине 80-х годов, но не получилось. В журнале «Юность» сказали: не формат. И ещё при жизни автор передал мемуары своему другу, а позже волею судьбы они оказались у Галины Григорьевны.
По поводу публикации у нас тоже были сомнения. И объем слишком большой, и территориально Томск и Новосибирск от Кольчугинского района далековато. Но война была общей для всех, и то, что отражено в мемуарах Гальчука, пережили и многие тысячи наших земляков. А объём… Конечно, печатаем в очень сокращённом виде.
Завершая вступление, скажем, что В.И. Гальчук награжден за бои в Белоруссии орденом Красной Звезды, за бои в Восточной Пруссии – орденом Отечественной войны II степени и получил множество благодарностей Верховного командования.
Вот-вот война, но мы ещё не знаем…
Эх, и хорошо же мы жили перед войной! И я здорово жил в Томске. Бегал за 5 километров в Университет в новой телогрейке с пояском, в кепке, без рукавиц по приличным морозцам сибирским. Бегал, стараясь дважды в неделю, на танцы во все существующие танцзальчики Томска. А какие танцы были в Актовом зале ТГУ (Томского государственного университета)! Наполированный дубовый паркет (при вальсе, однажды оттолкнувшись, крутишься по инерции до конца музыки). Над головами сверкающий под лучами зеркальнокусочный вращающийся шар, а в головах сумасшедшая студенческая радость. Духовой оркестр давит басами, выхрусталивая синкопы на высоких нотах, ребята играют вальс минут по десять – до упаду.
На втором этаже деревянного бревенчатого дома с резными, как положено в Томске, оконными наличниками, было холодное окололестничное помещение. Там стояла большущая кадка с квашеной капустой, вкус которой я не в силах забыть и по сей день. В прихожей, под вешалкой для пальто – мешки с великолепной, вкусной, разваристой картошкой со своего огорода. Около лестницы висели самодельные треугольные спортивные «кольца», на которых я после многомесячных тренировок мог выполнять десять полных жимов: из виса вверх, до упора на вытянутые руки. Этот коронный трюк я видел в Томском цирке. Я несколько лет занимался спортивной гимнастикой, чем страшно гордился. Занимал первые места в соревнованиях, имел разряд, готовился получить следующий.
На столе стоял великолепный спер 6H-I, с короткими волнами, по которым принимались лондонские «Оверсайз сервис», GSA, GSB, GSL и т.д., берлинские «Дойче курцвеллензендунг», пражские ULB 3A, ULNR. Цейлон заливал эфир чарльстонами, Куба – джазом, а Иран – душещипательным танго. Станции шли чисто, только изредка сопровождались подзваниваем чужой морзянки.
На все дни рождения и большие праздники всеми семьями собирались родственники. Пьянок в наших семьях не было. Мы тепло проводили время в оживленных благожелательных беседах. Радовались успеху каждого родственника. Жизнь казалась бесконечно счастливой.
На нас обвалился кошмар
В июне 41-го я сдавал экзамены за третий курс физмата в университете. Вдруг – война. Днём готовимся к экзаменам, а ночами работаем – помогаем готовить здание биологического института ТГУ к размещению там, как мы полагали, госпиталя.
Я зашёл к Шурке Пушных, моему давнему школьному товарищу. От кого-то мы услышали, что передали по радио – наши взяли Варшаву. Ошалев от новости, мы залезли по длинной качающейся лестнице на крышу его высокого дома и стали там что-то радостно кричать. Нам казалось, что с крыши даже видим наше победоносное наступление. Удивляться этому не нужно. Песню «Если завтра война…» мы тогда воспринимали очень серьёзно. Казалось бы, всё просто. Взяли – и побили врага. Варшаву взяли, глядишь, завтра и Берлин возьмём.
Но до взятия Берлина оказалось страшно далеко. Шурка успел потерять одну ногу, получить рваное ранение в грудь, а на второй ноге – незаживающую рану от осколка. Мне повезло. Через несколько лет мытарств по разным фронтам вернулся домой относительно целым. Вот тебе и поэтические сочинения…
Сдав экзамены, перейдя на четвертый курс, я думал только об учёбе. Считал, что в армию не возьмут. Как обычно летом поступил работать воспитателем в детский санаторий за мостом через речку Басандайку, на горке. За несколько дней перевёл там с английского книжку по физике и радиотехнике.
Как-то после обеда мне говорят: иди, под горой тебя отец ждёт. Отец просто так не придёт. Бегу. Он достаёт повестку. Мне – в армию! Срок – три дня. Отец два дня не ехал, не хотел расстраивать. И уже завтра мне в горвоенкомат! Как я потом узнал, в первые два дня призванных направляли в военные академии.
В военкомате, в толчее, пробыл полдня. Разрешили сбегать пообедать. Пообедал в ближайшей столовой и решил добежать домой – всего-то три квартала. Там мать позволила взять с собой, как мы все думали, на фронт, часы «Омега», купленные ещё дедом. Карманные, серебряные, с хрустальным звоном. Сказал матери время и место нашей отправки.
Вернулся в каменный мешок двора военкомата. Один из наших студентов, Пашка Лобанов, упился и вёл себя безобразно: лез через стену и выделывал всякие фокусы. Ребята удерживали его. Он уснул, и перед выходом пришлось его будить. Он еле держался на ногах. Наш час настал. Нестройной колонной шагаем на вокзал Томск-второй. С боков и сзади толпа провожающих с испуганными лицами – родные, друзья, девушки любимые, с которыми мы, возможно, расстаёмся навсегда.
Уже сели в поезд, вижу, стоят на перроне отец и мать, прижавшись друг к другу. Поезд дёрнулся, поплыл. У меня в горле ком, слёзы душат. Думаю: ведь не вернусь, кончилась счастливая жизнь.
Когда уходил из дома, уже на лестнице, моя бабушка, которой 85 лет, сказала: «Витя, я молилась за тебя Богу – ты вернёшься». Я подумал: «Если бы и впрямь вернуться, я бы не стал возражать против такого Бога…». Бабушка умерла от воспаления лёгких в 1943 году. Но её пророчество сбылось.
Десятая студенческая рота НВПУ
Мы в лагерях Юрги, в 10-й роте Новосибирского военно-пехотного училища. Я – в 4-м взводе, комвзвода – лейтенант Семухин. Спим в палатках.
В 5 часов утра дикий крик: «Подыма-а-айсь!». Натягиваем сырые от росы брюки, сапоги и рысью – на берег реки Томь. Умыться почти никогда не успеваем. Только побрызгаешь водой в лицо, уже команда: «Становись!». И бегом назад к палаткам. После дождя подъём на кручу по глине скользкий, падаешь на руки в грязь, мыть их снова уже негде, оботрёшь об траву и всё. Вот такая процедура именовалась «туалет».
Занятия перед обедом обычно заканчивались на стрельбище – километрах в пяти от палаток. Семухин специально затягивал занятия, чтобы нам строем приходилось бежать все эти 5 км. Некоторые не выдерживали – падали, но от свирепого крика «Встать! Бегом марш!» подымались и, шатаясь, трусили дальше. Во время одного марш-броска никудышный курсант Володька Любимов упал и не поддавался никаким командам Семухина. По приказу лейтенанта мне и ещё одному курсанту пришлось взять Володьку за руки и тащить вслед за убегающим взводом. Проволоченный в пыли Володька от возмущения и злости встал-таки на ноги и, шатаясь, поплёлся вперёд. В глазах боль и отчаяние…
На занятиях по инженерной подготовке Семухин выбирал сухую, как камень, высотку, в которую мы должны были лёжа вгрызаться своими маленькими сапёрными лопатками, отколупывая кусочки со спичечную коробку. Времени всегда не хватало. В руках Семухина была небольшая оглобля метра два длиной. Ей, как штыком, он наносил поочерёдно настоящие удары, которые мы должны были отбивать винтовкой. Кто не успевал, получал жестокий удар, чаще по рукам. Бывало, пальцы в кровь разбивались. Воспринималось, как издевательство. Но если бы не такая подготовка, на войне пришлось бы совсем худо. Остальные занятия были полегче, но в каждом мы выполняли роль неких заведённых автоматов, которые проделывали бесчисленное множество всяких команд.
Была у нас однажды во взводе маленькая забастовочка. Намучил нас как-то особенно комвзвода. Дообеденные занятия в районе стрельбища закончились. Построились мы обиженные и злые. Семухин командует: «С места песню, взвод, шагом марш!» Шагнули, пошли, но без песни. Мол, будем мы тебе ещё песни петь! Дожидайся! Семухина аж передёрнуло. «Стой! С места песню, взвод, шагом марш!» – прокричал грозно. Шагнули без песни. Тогда он погнал нас по кругу вокруг себя. Трюхали сапогами, амуницией. 5 кругов, 10… «Стой! Равняйсь! Смирно! С места песню, взвод, шагом марш!» Шагнули – не поём. И опять гонка по кругу. Почти падаем от изнеможения, а ему-то что? Стоит, по сапогу прутиком щёлкает.
Порядочно ещё бегали. «Стой! С места песню, взвод, шагом марш!». Запело голоса три, не больше. «Отставить песню!» – подал команду Семухин. Добился своего… А ведь за невыполнение приказа и в трибунал можно угодить…
Выматывающий поход в Новосибирск
Конец августа 1941. Всё училище вытянулось по шоссе – начался 180-километровый марш в Новосибирск на зимние казармы. Жара, пыль, а пить не разрешают командиры. Даже когда мы проходили через сёла, и женщины выходили угостить нас водой, командиры отгоняли их криками «Назад!».
Сапоги – обноски, полуразбитые, не по ноге. Портянки сбиваются, мозоли набрякли. После привала команда «Становись!». А подняться не можем. Приходилось вставать сначала на четвереньки, а потом, раскачиваясь и с трудом ловя равновесие, медленно разгибаться под тяжестью ранца, скатки, лопатки, противогаза, патронташей, балансируя винтовкой. Первые шаги, как по битому стеклу, с режущей болью в мозолях. Особенно тяжело вечером, когда силы на исходе. Перед ночёвкой нас встречал духовой оркестр. Мы подтягивались, выпрямлялись, смотрели бодро друг на друга. Но когда останавливались и снимали свои тюки, то не было сил пройти 30 метров до кухни поужинать.
Как-то к вечеру, измотанные, тащились мы на подъем, а слева, остановив коня, смотрел на нас командир батальона – грузновато сидевший в седле майор с сединой на висках. Когда наш взвод поравнялся с ним, он приветливым голосом спросил нас: «Ну, как, товарищи курсанты?». В ответ молчание. И тут кто-то брякнул: «Хорошо ему, на лошади сидя, спрашивать. Топал бы вместе с нами!». Майор не ответил, тронул коня, проехал в голову колонны. Вдруг слышим команду «Газы!». Дёргаем противогазы из сумок, напяливаем на потные лица. Стёкла запотели, дышать нечем. Опять команда: «Бегом!». Воздуха не хватает вовсе, лёгкие рвутся. Строй шатается, как пьяный, ноги топчутся в стороны, невпопад, подламываются. Сердце вот-вот из груди выскочит. А подъем не кончается. Наконец: «Шагом! Отбой!». Срываем с себя орудия пытки. Свежий воздух! Счастье! Радуемся. Только на лицах вместо улыбки – оскал, судорога. Опять майор на коне останавливается у нашего взвода и спрашивает: «Ну, как, четвёртый взвод?». Отвечаем дружно, искренне: «Хорошо!».
Позже, когда нам уже присвоили офицерские звания, майор вспомнил эту историю: «Вы упрекнули меня, что я не шёл пешком, а ехал на лошади. Если бы вы знали, сколько походов мне пришлось пройти за многие годы службы, пока я сел в это седло…»
Четверо суток похода закончились. Мы увидели окраины Новосибирска.
Продолжение следует.
Напишите первый коментаторий